Христианство в семье

Проценко П.Г.

Мироносицы в эпоху ГУЛАГа: сборник. – Н. Новгород, 2004. С. 21-24.

Если Россия реализовалась в истории как некий особый восточнохристианский мир, как великая культура, в которой выросли поколения людей, сумевших вопреки мертвящему давлению государственной бюрократии осуществить свое творческое призвание, то это произошло только благодаря тому, что в ней существовала тысячелетняя семейная христианская философия и сознательная религиозная педагогическая традиция. Вся красота, вся сила русской духовности – так же, как и ее слабости – берут начало в этой семейно-педагогической философии. В лоне семьи русский человек получал все нравственные представления, научался руководствоваться ими в практической жизни, вместе с трудовыми навыками приобретал и навыки порядочного и ответственного поведения. В атмосфере родительского дома его душа каким-то непостижимым образом настраивалась на поиски и решения жизненных проблем по духу, исходя из принципов «человечности», а не по жесткой (часто и жестокой) букве государственных предписаний. В стенах своего дома он мог спрятаться и от «мира», и от державы. И под сенью «домашности» он нередко укрывал и гонимых, и притесняемых. Россию всегда спасало то, что христианство было воспринято в ней интимно, частным образом, какой-то сокровенной частицей сердца, расстаться с которой невозможно, и если частица эта умирает, то кончается и весь человек. Потому, что бы ни вытворяла земная судьба, какие бы тяготы и страсти ни накручивала, ни нагнетала в своем непостижимом шествии, русский человек в сокровенной клети своей не гасил светильника веры. Детское, «домашнее» оставалось с ним навсегда, и если связь с «домом» переставала ощущаться душой, то наступала смерть. Утратить веру было для русского человека смерти подобно, а смерть для него всегда приходила в образе «чужого», «чуждого», насильно отсекавшего своей безжалостной косой «родное», «кровное», единственное, что только в детстве ниспосылается страннику в этом холодном мире.

Два великих наших педагога отмечали, что всей своей национальной самобытностью мы обязаны отечественной семейной педагогике. К.Д. Ушинский не переставал подчеркивать в статьях главную особенность русского человека: на все тот смотрит с точки зрения двух своих глобальных интересов – семьи и Церкви. Этот угол зрения, под которым россиянин привык рассматривать все сущее, и является свидетельством его гражданской зрелости, готовности к демократии. Ведь наша история наглядно демонстрирует, подчеркивал Ушинский, что народ сам всегда охранял свои убеждения и свою религию. И для этого не требовались ни начальственные указания, ни корпус жандармов. Только не мешайте народу жить по его убеждения и вере, и он сам обустроит свой общий дом – государство. Христианство вошло у нас в семью, в семье оно и передавалось из рода в род в системе традиционных образов, научающих потомство жить перед лицом Вечности. Человек включен не только в круг физической природы, но в своих онтологических корнях принадлежит и миру небесному. В семье формировался такой душевный строй ребенка, «который достоин человека» [1].

Ушинский, этот великий практический деятель христианства, считал, что неспроста центром русского семейного воспитания является женщина, ибо она всецело живет сердцем. Цельное сердечное видение и есть тот внутренний стержень, которым всегда жил русский народ и за которое он воздавал благодарение Творцу. У русского народа женственная душа, и поэтому в христианстве он особенно чутко воспринял опыт жен-мироносиц. русское православие в каком-то смысле явилось религией «единого на потребу», когда все отдается Любимому. Всем можно и нужно отдать ради Главного. Но отдать не ради «большой» идеи, а ради «другого» [2].

Только просвещенная женщина-мать может насадить в российской жизни живительную атмосферу христианского творчества и культуры [3]. Эта идея другого нашего великого педагога-практика Сергея Александровича Рачинского перекликается с мыслями о характере российского образования и характере русского человека, высказанными его знаменитым коллегой-собратом по делу народного просветительства. Материнское влияние на подрастающие поколения переоценить невозможно. Грамотная мать, образованная не только в школьном, общепринятом понимании, но, прежде всего, сердцем усвоившая понятия нравственности, определяет направление развития всего общества. «Мир бодрой веры и трезвого смирения», в котором существовало наше крестьянство, давал ему силы смотреть на жизнь здраво и светло [4]. И этим источником своей энергии оно было обязано фигуре матери-христианки, усвоившей евангельские заповеди и желавшей своим детям подлинного знания, слитого с верой в Слово [5].

Не только в крестьянских и других семьях из простонародья (мещанских, фабрично-слободских) воспитание будущего человека определялось, в основном, женским влиянием, но и во многих семьях, принадлежавших к высшим сословиям, к дворянской интеллигенции. Провинциальная Россия XVIII века, какой ее изобразил Пушкин в «Капитанской дочке», весь быт мелкопоместных дворян пронизаны влиянием православия, исходившим, в первую очередь, от бесхитростно и «просто» верующих матерей-дворянок. Присущая женской природе особая чуткость к истинной красоте – в основе своей принадлежащей вечности – заложила в России традицию домашнего христианского воспитания.

[1] Василевская В.Я. Учение Ушинского о воспитании // Куломзина С.С. Наша Церковь и наши дети. М., 1993. С. 156.

[2] Мысли К.Д. Ушинского о центральной роли женщины-христианки в семейном воспитании рассыпаны по страницам многих его статей. См., в частности: Ушинский К.Д. О нравственном элементе в русском воспитании; его же. Отчет командированного для осмотра заграничных женских учебных заведений коллежского советника К. Ушинского // Ушинский К.Д. Педагогические сочинения в 6 томах. Т. 2. М.: Педагогика, 1988.

[3] Рачинский С.А. Сельская школа: Сб. статей. М., 1991. С. 16.

[4] Там же. С. 48.

[5] По наблюдению Рачинского, крестьянские дети приносили в школу «жажду» к вопросам духа, и этот свой интерес они приобретали в семье. А в семье этот интерес поддерживала мать. См. статью: С.А. Рачинский // Журнал «Вечное». Париж, № 22, 1949. С. 4, 6-8.